Спустя двадцать минут Мейсон сидел на единственном стуле в однокомнатной квартире Твигги. Старик возился с газовой плитой, которая теперь работала на бензине. Мейсон зевнул в кулак. Ему все реже удавалось как следует выспаться. Твигги же выглядел так, будто он-то спал сколько хотел. Его глаза так и горели.
Жилище Твигги смахивало скорее на музей, чем на обычную квартиру. Шкафы ломились от самых разнообразных вещей. Тысячи книг, блокнотов, статуэток и безделушек заполняли каждый уголок. На стенах были развешаны карты мира. Карты Солнечной системы. Карты метро и каких-то маленьких городков. Мейсон видел рисунки и картины, по большей части с изображением пейзажей — водопадов, пляжей, джунглей, каньонов, древних руин. Были здесь и снимки людей, пришпиленные к стене кнопками и булавками; они перекрывали друг друга и складывались в огромный коллаж.
По углам были свалены папки и газетные вырезки. Даже на кухне стояли коробки с книгами, подпиравшие холодильник и дверцы буфета.
Мейсон ощутил легкую клаустрофобию, зато Твигги чувствовал себя здесь как рыба в воде.
— Мы были поколением, которое нажимало на кнопки, — говорил Твигги. — Нам никогда не приходилось трудиться, чтобы что-то получить. Все что угодно было от нас на расстоянии вытянутой руки. Проголодался? Кидаешь еду в микроволновку и нажимаешь на кнопку. Хочешь пить? Запускаешь кофемашину. Были кнопки для лифта, для телевизора, для сигнализации — черт побери, что бы мы ни придумали, находился кто-то, кто изобретал для этого кнопку. Но я не из тех старперов, которые бормочут, что во времена их детства мир был лучше. Не был. По крайней мере, еще несколько недель назад. А с сегодняшним днем ничто не идет в сравнение, правда? Хуже уже не придумаешь.
Мейсон кивнул. Он покосился на стопку книг, которая рисковала опрокинуться при первом же дуновении ветерка. В квартире у Твигги было не грязно — но и чистой ее нельзя было назвать. Вымытые тарелки были аккуратно расставлены на полке, белье выглядело свежим. Но при этом все казалось старым, блеклым, изношенным. Мейсон не смог удержаться от мысли, что такое место должно навевать тоску на своего обитателя.
Твигги заметил, как он озирается.
— Да, не ахти что, но это мой дом. Я давно тут живу. Думаю, при желании я нашел бы себе уютную квартирку в самом центре. Сейчас вокруг полно отличного жилья, которое только и ждет, чтобы в него кто-нибудь заселился. Я мог бы провернуть неплохое дельце.
Мейсон кивнул. Его внимание привлек раздавленный жук на потолке.
— Но этой мой дом. Я с ним сроднился. Я тут живу уже тридцать с лишним лет. Уже давно мог бы переехать, но мне не хочется. Я люблю книги и ценю простую жизнь. У меня никогда не было ни жены, ни детей, только работа — и мне этого хватало. Даже когда ушел на пенсию, я не захотел переезжать во Флориду — или куда там стремятся нынешние старики. К тому же ты представляешь, во сколько обойдется перевезти весь этот хлам!
— А где вы работали?
Чайник засвистел, и Твигги отключил конфорку. Он разлил кипяток по кружкам с необычного вида чайными пакетиками. Для одноногого человека двигался он на удивление ловко. Балансируя на одном костыле, Твигги поднял кружку и поставил ее перед Мейсоном, не пролив ни капли.
— Я был профессором социологии в университете, — сказал он, возвращаясь на кухню. Он взял пачку печенья и кинул на кровать, прежде чем вернуться с собственной кружкой. — Зря удивляешься — мы, чокнутые профессора, всегда так потрепанно выглядим. Думаю, всклокоченные волосы и твидовые пиджаки — наши неотъемлемые атрибуты.
— Круто.
— Еще как, — подтвердил Твигги. — Я специализировался на упадке, на разрушении цивилизаций. Как ты можешь догадаться, недавние события вызвали у меня профессиональный интерес.
За окном раздался крик, и Мейсон резко дернулся, пролив на рубашку горячий чай. Он выругался, вскочил на ноги и оттянул ткань, чтобы не ошпарить кожу.
Твигги прыгнул к окну и отодвинул штору, чтобы глянуть наружу.
— Не знаю, кто это — один из них или какой-то бедолага. Вряд ли мы можем чем-то помочь.
— Может, пойти посмотреть? — Рубашка подостыла, и Мейсон тоже приблизился к окну. Оно выходило на улицу. Никого не было видно.
— Ни за что! Может, я и старик, но я еще не готов умереть. Пару дней назад я видел, как одного мародера разорвали на части. Этот болван пытался вытащить из дома огромный телевизор. Интересно, как он собирался его смотреть? Может, он думал, что телевизор работает на волшебной пыльце? Кто знает. Его прикончили без лишних разговоров. Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так орал. Если хочешь, чтобы человечество выжило, веди себя потише.
Мейсон отвернулся от окна. Он знал, что Твигги прав. Да помощь больше была и не нужна — тот, кто кричал, уже ушел. Или замолчал.
Твигги закрыл окно и задернул штору. Вернулся к кровати и сел.
— Ты не из разговорчивых, да?
— Не то чтобы.
— Но вряд ли тебе нечего рассказать.
Мейсон пожал плечами.
— Не буду спрашивать, кого ты потерял, — сказал Твигги. — У тебя на лице все написано. Но вот что я тебе скажу. Если ты уедешь в глушь и будешь строить из себя героя, ты их этим не вернешь. Сейчас не время испытывать вину за то, что ты выжил.
— Дело не в этом, — промолвил Мейсон.
— Хочешь ответов? Их нет.
— Почему?
— Хороший вопрос. — Твигги поскреб ногу. — Но на него у меня тоже нет ответа. Почему происходит то, что происходит? Думаю, зараза проникла слишком глубоко.
— Зараза?
— Человечество.
Мейсон снова пожал плечами — в основном потому, что не знал, что на это сказать. Твигги пристально на него смотрел, и Мейсону стало не по себе. Так все время делал его учитель математики, особенно когда был уверен, что Мейсон не знает ответа на вопрос. Может, у всех учителей такая привычка?
— Рождаются в крови, воспитываются в крови, — произнес Твигги. Он проковылял к полке с книгами и протянул Мейсону альбом. На первой странице была черно-белая фотография разоренного мира. На заднем плане вырисовывался разрушенный дом; улицы были завалены телами. — Люди — самые жестокие существа на планете. Наша великая история сохранила все наши отвратительные деяния. Мы прогнили до самой сердцевины. Зараза наконец одержала победу. У нас никогда не было лекарства, и бороться с симптомами мы уже не можем. Когда мы сотрем себя с лица земли, мы наконец совершим правильный поступок.
— Получается, мы за это в ответе? Мы сами это сделали?
— Не напрямую, — ответил Твигги. Он пролистнул несколько страниц и нашел что искал. Древние руины. Храм, заросший зеленью. Застывшие скелеты с навек распахнутыми ртами. — Это конец света, мистер Дауэлл. Как и все предыдущие цивилизации, наша начала поглощать саму себя. Можешь называть это каннибализмом, если хочешь. Вспомни великие цивилизации прошлого. Майя. Ацтеки. Римляне. Каждая опередила свое время. Каждая уничтожена. Они не оставили после себя ничего — лишь некоторые факты для людей вроде меня, которые роются в прошлом.
Твигги указал на фотографию на стене. Сотни трупов, сваленных в кучу.
— Колледж Мурамби в Руанде, [3]— сказал он. — Геноцид целого племени. Сотни тысяч убитых. Разрубленных на куски с помощью мачете. Уничтоженных. Не очень-то здорово, правда?
— Я не понимаю, к чему вы.
— Наша очередь пожирать самих себя. Что-то случилось — и началась вселенская разруха. Мы больше не группка обществ, которые кормятся за счет этой земли. Мы слишком разрослись. И у нас в голове что-то щелкнуло. У нас больше нет свободы воли. Люди ничем не лучше псов, ты и сам это понимаешь. Всегда есть вожак, который ведет свою стаю к пропасти. Но до этого кто-то должен бросить кость. Кто-то — или что-то. Философы любят рассуждать о том, что у нас есть свобода воли, но лично я думаю, что большинство людей идут куда им скажут. Кто бы ни был в ответе за все это, он выбрал наилучшее время для атаки. Думаю, все началось с землетрясений. Ты знаешь, что животные могут их предчувствовать? Это факт. Но что-то заставило землю расколоться. И это что-то имеет на нас зуб. Оно пришло за нами, сам видишь. А мы встретили его с распростертыми объятиями.
